Легенды, как полагают многие — красивая небыль. И всё же люди никогда без них не обходились и не обходятся. Не потому ли, что в легендах самими людьми заложено стремление человека к чему-то прекрасному, идеальному, чего нам так часто недостает в жизни и, что хотелось бы иметь и чувствовать его прелесть постоянно.

Одной из таких красивых легенд, до сих пор бытующих в народе, является легенда о лебединой верности. В легенде говорится о том, что если лебедь теряет подругу, он поднимается в небо, лишь за тем, чтобы в падении разбиться об острые камни.

Насколько это верно в отношении лебединой верности сказать не могу — не знаю, но в том, что подобное не является просто вымыслом, не сомневаюсь — бывает такое в природе и, наверное, не так уж и редко...

Охотились с профилями на гусей по весеннему разливу. Приятель, пригласивший меня на охоту, уверял, что место, на котором мы расположились, место постоянной остановки и жировки серого гуся на весеннем перелете и, что поэтому охота будет удачной. "Никакой осечки не будет!" — в который раз уверял он меня при сборе на охоту.

Я и сам знал, что серый гусь, как впрочем, и все другие, — птица основательная и каждая гусиная стая при перелетах действительно имеет свои постоянные места отдыха и кормежки, которыми пользуется из года в год с завидным постоянством. На этом и основывался наш расчет на удачную охоту.

Место представляло из себя обширную узкую гривку среди безбрежного весеннего разлива, буквально кишащего в эту пору перелётной птицей. С вечера устроили скрадки, расставили по кромке воды гусиные профили, долженствующие изображать отдыхающую гусиную стаю. Переночевали, как на сеновале, на одоньях не полностью вывезенного стожка сена под бесконечные рассказы о былых охотничьих удачах и неудачах почти до самого массового лета птиц. Лёт начался еще затемно. Птица шла валом. Стая за стаей с шелестом и свистом крыльев в едва рассветающем небе проносились косяки шилохвости и сизой чернеди. Стелясь над водой, один за другим над гривкой проносились стремительные табунки чирков, переговариваясь на лету, проходили солидные табуны кряквы. От шума крыльев и птичьих голосов стон стоял над разливом.

А гусей не было, хотя гусиный гогот нет-нет, да и прорывался среди всеобщего птичьего гомона. Но это были местные гуси, которым лететь дальше было уже не зачем — они деловито обживали свои старые излюбленные места гнездовий, а посему и не суетились и перелетали с места на место неохотно и, как правило, парами. Прилет гусей начался, когда дело уже близилось к полудню. Волна за волной их стаи начали накатываться из-за кромки горизонта. Но стаи шли на большой высоте, а это означало, что места их кормежки и отдыха где-то далеко впереди, а не на этом разливе. С удачей нам явно пока не светило.

И всё же, когда, казалось, и надеяться уже было не на что, очередная волна гусиного пролёта подтвердила правоту приятеля — стаи, одна за другой накатывавшиеся из-за горизонта, подлетая к разливу стали снижаться, разбиваться на более мелкие группы и группки, явно выбирая каждая свое место отдыха. Из одной такой стаи, налетевшей на гривку, я прицельным выстрелом вышиб гуся. Как оказалось позднее, это была матерая серая гусыня. Выстрел был чистый — пораженная крупной дробью птица замертво упала на зеркальную гладь разлива. Стая, словно подброшенная моим выстрелом, круто взмыла в высоту и с тревожным гоготом стала уходить в безбрежность разлива. И тут от стаи вдруг отделился гусь и с призывными криками пошел в обратном направлении, явно направляясь к месту гибели подруги. Облетев заводь на большой скорости, он сложил крылья и не успел я глазом моргнуть, как он очутился на воде рядом с только что убитой мною птицей.

Не видеть меня он не мог — я стоял во весь рост у самой кромки заводи, выйдя из скрадка, чтобы подобрать относимую течением птицу. Не мог и не осознавать, хотя бы инстинктивно, опасности близкого присутствия человека, и все же он сел. Более того, едва приводнившись, он, шипя и по-змеиному выгнув над водою шею, сделал несколько выпадов в мою сторону, точь-в-точь как это делают и домашние гуси при приближении постороннего человека. Очевидно решив, что сделанного мне предупреждения вполне достаточно, чтобы удержать меня на расстоянии, он устремился к поверженной подруге. Щипками клюва, касаниями крыльев и грудью он будто пытался заставить ее очнуться и продолжить полет, прерванный предательским выстрелом человека. При этом из его груди раздавался душераздирающий крик. Крик боли и отчаяния. Я несколько раз вскидывал к плечу ружье, чтобы выстрелом оборвать эту мучительную сцену, виновником которой сам и был, но нажать на спуск так и не смог.

За меня это сделал товарищ, видевший с самого начала полную трагизма интермедию, и поспешивший своим выстрелом поставить в ней последнюю точку.

— «Вижу, тебя заколодило!» — сказал он с усмешкой, продувая дымящийся ствол ружья. — "Наверное, впервые такое видишь?» — "А ему — он кивнул в сторону гуся, который теперь недвижно лежал рядом с подругой, — ему все равно без подруги эта весна была бы только мукой». У гусей супружеская верность не скоро забывается. Так-то!

На этом моя охота и закончилась. Раз и навсегда. Вот уже более полувека я не расчехляю ружья, а воспоминание о давней охоте на весеннем разливе нет-нет, да и полоснёт по сердцу болью сожаления о бездумном выстреле, оборвавшем когда-то чужую весну любви. Нет, далеко не все легенды всего лишь красивая выдумка-небыль. И этот давний случай — тому подтверждение.

И.И. Здоровенко